Ада Федерольф
Ада Федерольф «Рядом с Алей»

Часть третья.

ТУРУХАНСК

АЛЯ И ГЕНКА

Генка, прелестный шести-семилетний мальчик, живущий у своей бабки Зубарихи, был полон своеобразного обаяния, деликатности и доброты. Детство его проходило рядом с бабкой, мать и отец постоянно на работе. Дети с самых юных лет имели обязанности: принести воду, сходить в лес за хворостом, смести снег и сбегать за хлебом. Игрушек обычно не было. Отцы иногда делали какое-то подобие зверей из деревянных чурок, матери шили кукол из тряпья, но главные товарищи игр и помощники были собаки и щенки. Поэтому дети, привыкая к окружающему трудному быту — зимой сильные морозы, летом беспощадная мошкара, — совершенно не были знакомы с миром вымысла, сказкой. С нашей точки зрения, они были неразвиты, а на самом деле вполне приспособлены к жизни в своей среде и даже смышлены.

С Алей у Генки сразу установились очень приятельские отношения. Он всегда смотрел на нее удивленно-радостными глазами и, казалось, всегда ждал от нее чего-то нового и интересного, на что сразу же был готов отозваться веселым смехом. А смеялся он как-то мелодически звонко, на верхних нотах и неуклонно вызывал своим смехом улыбку. Аля подтрунивала над ним, пряталась, разыгрывала. Была у них одна озорная игра.

Вместо туалета в углу бабкиного огорода была яма, закрытая ящиком с круглым отверстием, с навесом из ящика сверху и четыре кола по углам, затянутые мешками. Засиживаться в таком закутке при морозе было невозможно.

И вот, укарауля Генку, который по нужде бежал, обычно раздевшись, Аля ждала его за дверью сеней и, когда он подбегал, держа штаны в похолодевших руках, быстро набрасывала на двери щеколду и на стук Генки спрашивала:

— У нас все дома, кто такой?

— Галя, открой! (Так он переделал незнакомое имя Аля.)

— Кому открывать-то?

Генка, захлебываясь от смеха:

— Галка, открой, бабка индет!

Тут Аля открывала, а Генка, хохоча, вваливался в сени, а затем в дом и к печке.

Иногда Генка, хитро смеясь, говорил: «Галка, хочешь бражки?», лез куда-то за печь, в закутанный шубой бочонок, выносил ковшик, а потом, немного похлебав с Алей бражки, заваливался у печки спать, а вернувшаяся бабка укрывала его потеплее и громко сетовала: «Эх, хилой парень, совсем хилой, днем спит...»

В ту пору я научилась из папиросной бумагой и раскрученных проводов делать искусственные цветы. Генка своими маленькими тоненькими пальчиками лихо накручивал из папиросной бумаги лепестки роз, но собрать их в целый цветок и укрепить проволокой или ниткой не умел и смущенно отказывался.

Иногда я усаживала его на колени и рассказывала про Красную Шапочку и Серого Волка. Он тихо сидел, склонив голову к моему плечу, и внимательно слушал.

— Ну как, Генка, понравилось?

— Спасибо, понравилось.

— А что тебе понравилось?

Генка, глядя на меня радостными глазами, выкрикивал:

— А я шам не ннаю.

— Хочешь, еще раз расскажу?

Генка кивает. Под конец сказки:

— Ну, понравилась тебе девочка?

Генка радостно-восторженно:

— А я шам не ннаю.

— А бабушку тебе не жалко?

Генка — снова за свое, но уже с легким смущением...

Пробовала я научить Генку правильно произносить некоторые слова, которые он коверкал.

— Гена, смотри мне в рот и повторяй за мной раздельно: п-т-и-ц-а.

Он медленно повторяет.

— Ну, а теперь скажи сам.

Генка с готовностью и быстро:

— Типца.

И так много раз.

Не могла научить говорить «лохматые рукавицы», говорил «холматы рукавицы» и так далее...

И вот затеяли мы с Алей устроить Генке елку. Сделали из бумаги цепи, из спичечных коробок и коробочек из-под зубного порошка наделали бонбоньерок, обмазали клейстером и обсыпали чем-то блестящим еловые шишки и даже достали несколько свечных огарков. Конечно, принести из лесу маленькую елочку не составило большого труда.

Под Новый год, когда Генка лег спать, установили елку в углу комнаты, нарядили ее и хлебным мякишем наклеили огарки. Зажгли и разбудили Генку. Бабка взяла его на руки, босого, в рубашке, поднесла к светящейся елке, а Генка вдруг вытаращил глаза, испуганно слез с рук и забился под кровать искать свои валенки.

Свечи были маленькие, и мы очень просили его вылезти, боясь, что они прогорят. Бабка наконец его вытащила, но он упирался. Было ли это такое большое впечатление, с которым он не смог справиться и испугался? Испугали ли его живые огоньки — не знаю. Так мы и остались в недоумении. Подарили ему альбомчик с контурами домашних животных — козы, овцы, лошади, коровы, собаки и к альбому, — коробочку дешевых цветных карандашей, возможно, первых в его жизни.

Малевать с усердием он принялся на следующий день, как только стало светло. Но закрашивал карандашами все подряд, не особенно ограничиваясь контурами, лошадь — синим, козу — красным.

Бабка елкой и подарком Гене осталась очень довольна. Через несколько дней, сидя в своем углу за дверной занавеской, я слышала, как бабка за чаем, снимая приколотые булавками к стене Генкины листы, говорила каким-то старухам:

— Все ведь Генка сам! Уж до чего умен, до чего умен, не знаю, будет ли жить-то...

В далекой сибирской глубинке, в Туруханске, Аля снова получила возможность рисовать и даже делать акварельные наброски. Вновь вспыхнула дремлющая потребность отражать виденное. Она рисовала детей, собак, домики, лодки, берег Енисея. Природа в расхожем смысле была вне ее тем, а может быть, возможностей. Особенно развернулись ее способности тогда, когда судьба милостиво привела ее к художественному оформлению спектаклей клуба. Тут она разрисовывала целые стены персонажами сказок: Баба-Яга, вылетая из одного угла помещения, пересекала всю стену на метле и исчезала между крышами домов. Персонажам сказок она часто придавала небольшое портретное сходство с местным начальством, чем вызывала восторг молодежи, которая, замечая это, никогда не выдавала своих чувств в присутствии посторонних.

Часто Аля рисовала меня возле нашего домика. Со временем, когда мы купили собственную хибарку, Аля с удовольствием делала зарисовки в разное время года и даже ночью, карандашом и акварелью. Она посылала рисунки нашего дома в виде поздравительных открыток родственникам и друзьям. Добыв как-то хорошую бумагу для рисования, она с увлечением сделала акварельные рисунки. Там изображена и я.

Особенно хорошей я считаю большую работу, где ей удалось передать необычайность призрачного освещения белых ночей. На ней наш дом, часть палисадника и обрывистый берег с кустами и тремя чудными елками на самом горизонте. Эти елки было видно при подъеме к Туруханску с пароходной палубы.

Все эти рисунки сохранились. Часть их была сдана мною в ЦГАЛИ, а часть отдана для демонстрации на вечерах Льву Абрамовичу Мнухину — устроителю и хранителю частного музея Марины Цветаевой.

(источник — А. Эфрон «Мироедиха», А. Федерольф «Рядом с Алей. Воспоминания»
М., «Возвращение», 1996 г.)