Зинаида Миркина

Стихи, посвященные Марине Цветаевой

«Борис, но одно: я не люблю моря. Столько места, а ходить нельзя. Раз. Оно двигается, а я гляжу. Два. Борис, да ведь это та же сцена, то есть моя вынужденная, заведомая неподвижность. Моя косность ... Так, Иегову, например, бы ненавидела. Как всякую власть. Море — диктатура, Борис».

Из письма М. Цветаевой к Б. Пастернаку от 23 мая 1926 г.

1

Марина не любила моря. Но кто еще, какой святой был так бесстрашен и бесспорен глаз на глаз с этой широтой? Кто мог ответствовать Вселенной, как вал, как ветер, как прибой, — единым вдохом, мгновенно, на каждый вызов — всей собой? До боли, до` крови, до хруста, — одним рывком — все существо. Но если — тихо, если — пусто… Вокруг и рядом — ничего? Ни зова, ни руки, ни взгляда, — Пустыня. Без границ и дна. И делать ничего не надо. Не до тебя. Ты не нужна. Все, что ни дашь, все будет мало. А надо только, онемев, застыть. Так, чтоб тебя не стало. Всецелость — это Божий зев всепоглощающий. Он черен и ненасытен. — Моря гладь... Марина не любила моря. Марина не умела ждать, отсутствуя... когда в глубоком молчании, уйдя во тьму, нас просит Знающее Око лишь только предстоять Ему. Лишь предстоять... Когда поклажа превыше сил и — ветра вой. Когда ты обречен и даже — не только ты, — ребенок твой.

2

Благодарю за дар и милость, за это воплощенье сна! О, Господи, — душа свершилась! Совершена!                       — Завершена!? — Нет завершения. Но эта всеполнота и эта страсть! Огнь очищенья, вспышка света! Твой умысел — душа сбылась! И льется, хлещет — в очи, в уши, через края, через века. О, только подставляйте души! Все мало! Каждая — мелка! И нет на свете ни единой до сокровеннейших глубин вместившей всю. — Постой, Марина. Не забывай, — ведь был Один... Одна... Одно... (О, вихрь свободы, дохнувший разом, вороша миры! — Не знать, какого рода, какого племени Душа!) Есть полнобытие и только. И пусть уйдут из сердца дрожь и трепет — дребезги осколков! — А страх и трепет, что убьешь кого-то? Страх, что в этой гуще толкнешь ребенка? Жизни нить заденешь... Трепет, не дающий нам двинуться. — Застыть... Не быть… Тот, кто сомненьями раздавлен, по силе сам тебе подстать. Ты знаешь, быть боялся Гамлет затем, что быть и убивать — сродни... О, эта тонкость ткани — мы сотканы — сопряжены. Дохнуть — уже кого-то ранить, не разглядеть чужие сны... чужой души... Душа чужая? Но у души — ни стен, ни дна, ни разделения, ни края, — душа на всех, сквозь всех — одна. Вот Та, То, Тот — предел накала, — Огонь, не сжегший никого. Все, что любила, ты вмещала и обнимала.            А ЕГО? Того, Кто взял вовнутрь все горе, всю смерть, и — жив, не изнемог? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Марина не любила Моря, но да ответит только Бог. Сам Иову.            Грозы раскаты. Блеск молнии и вновь темно. А необъятность не объята. Есть ты и море. Не одно, а двое.            Этот ветер ада! Противужизнь. И силы нет                                  противустать. — Творец, не надо щедрот. Возьми назад билет! Так не бывать конца раздору... Как он бездушен, слеп и глух тот всемогущий вихрь, который родит и задувает Дух!.. Не в петлю если, так с обрыва... Но зрители, подите прочь! Здесь — Бог и сердце, Бог и Иов. Резец и мрамор. Огнь и ночь.

3

(В книге Разумовской о М. Цветаевой говорится, что Пастернак, провожая Марину Ивановну в эвакуацию, принес ей веревку для перевязывания вещей и сказал ей, что веревка эта такая крепкая, что все выдержит, — хоть вешайся на ней. Каким-то образом якобы было установлено, что именно на ней повесилась Марина Ивановна...)

Он сам ей дал веревку в ту давнюю минуту. О, Господи, как ловко им черт все карты спутал... Он сам... О, Боже, Боже! Как он любил когда-то сей Дух, прожегший кожу, бесстрашный и крылатый! Дух, все веревки рвущий — Единым духом живы — Он был ей равносущным, Она — его прорывом в себя, где правит гений, и — по мандату Бога — бескрайность устремлений, в неведомость дорога. Ни цели, ни оплота, ни пола и ни крова — энергия полета и — ничего другого. Перейдена граница и силы и бессилья. Нельзя остановиться, не потерявши крыльев. Но невозможно выжить, летя, как ветер в поле, и чем вольней, тем ближе к заведомой неволе. И что же, что мне делать через года разлуки, когда душа и тело, когда крыла и руки разделены, разъяты, и каждый — кто что может. «Прими же, чем богаты, не надо лезть из кожи». Извечные советы всех «кое-что имущих»... Но если кожи нету — ободранная сущность? И по законам братства — вот час, в который слиться б… Но как не испугаться, когда пусты глазницы? Когда одни провалы, когда одни крутизны у той, что испугалась не гибели, а жизни?.. И вот, друг перед другом, как будто в рукопашной — две правды, два испуга, две кривды, два бесстрашья. Так будем молчаливы у края мирозданья, дабы расслышал Иов Господнее молчанье. И после всех событий — «О, кто мы и откуда?» И кто кому хранитель? И кто кому — Иуда...

4

И вдруг, отчаявшись искать извне, сердцем и голосом упав: во мне! М. Цветаева. «Сивилла»

Ложь—красные листья: Здесь свет, попирающий цвет. М. Цветаева. «Деревья»

М.Ц.

Ты всё себе равных искала, вся настежь: услышь и войди! Но сердце такого накала, но солнце в провале груди... Но голос подобного звона, но этот рокочущий стих в мир темный, и вялый, и сонный врывался как огненный вихрь. И вот, каменея от взлета, средь сотен и тысяч — одна. Как крылья раскинув пустоты, подходит к тебе Тишина. Ты знала, ты знала про это свидание в месте разлук, где цвет, попираемый светом, беззвучьем зачеркнутый звук. Он все ощутимей, все ближе... Явь прорвана. Зримость — мала... Зачем ты кричишь — ненавижу! Тому, кого тайно ждала?! Зачем испугалась? Не ты ли, рванувшись к последней черте, в глаза заглянула Сивилле и Бога нашла в пустоте? Ну, вот она — эта Пустыня! Твой пламень все тленное сжег. — Ни красок, ни форм и ни линий — нет внешнего мира — есть Бог. Зовущая сердце пещера... Не ты ль, размывая края, высокой нас мерила мерой? Так вот она — мера твоя. Горчайшее высоко-мерье: испить Его чашу до дна и Божьей единственной дщерью остаться, — Один и Одна. Ни чаяний нет, ни посулов. Крест — крылья. Крылата, как Он. Так что ж ты на мир оглянулась? Там — имя ему — легион...

(источник — З. Миркина «Невидимый собор», СПб., «Университетская книга», 1999,
при подготовке был использован текст с сайта http://lib.userline.ru.)