Лили Фейлер «Марина Цветаева»

Ростов-на-Дону, «Феникс», 1998 г., 416 с., ф. 84х108 1/32, (п) 7Бц, тир. 5 тыс. экз. ISBN 5-222-00270-5 сер. «След в истории» пер. с анг. И. А. Цымбал

Рецензия Ольги Юрьевой «Личный ад Марины Цветаевой: еще одна версия» в «Русском Журнале»

В 1998 году издательство «Феникс» выпустило на русском языке книгу американской писательницы Лили Фейлер «Марина Цветаева» (в оригинале название звучит эффектнее: «Двойной удар небес и ада» ). Это одна из книг серии «След в истории», в которой выходят биографии многих известных людей, не обязательно поэтов. И уже поэтому она отличается от опубликованных за последние годы биографий Марины Цветаевой, написанных литературоведами.

Об авторе в послесловии сказано, что она — «независимый ученый и переводчик, живущий в Нью-Йорке». В предисловии же Лили Фейлер пишет, что для нее биография Цветаевой началась с доклада на цветаевской конференции в Лозанне в 1982 году. Из этого можно заключить, что по образованию автор книги — филолог. Однако в жизнеописании великого русского поэта ХХ века ее больше интересует аспект психологический: «Взгляд на личность поэта с учетом психологической перспективы». Тут приходится, к сожалению, заметить, что работа переводчика, мягко сказать, оставляет желать лучшего: нам придется и впредь спотыкаться буквально на каждой цитате. Как известно, слово «перспектива» означает «будущее», «взгляд вдаль». Вероятно, имелась в виду «ретроспектива», ведь речь идет о психологических проблемах Цветаевой, корни которых уходят в ее детство.

Имя Марины Цветаевой (http://www.geocities.com/Paris/LeftBank/3381) еще при жизни сопровождала некая «скандальность», обусловленная, очевидно, ее редкой даже для лирического поэта способностью договаривать все до конца. Иосиф Бродский заметил (http://russ.ru/journal/zloba_dn/97-10-09/medved.htm), что Цветаева — поэт, возможно, самый искренний в ХХ веке.

Итак, перед нами биография, написанная как психологический портрет. Новизну подхода можно только приветствовать; вероятно, и сама Марина Ивановна не возражала бы против такой новой струи в литературе о поэтах — именно поэтах, а не «поэзии», потому что личность поэта, а не литературную » продукцию» ставила на первое место. «Творению я всегда предпочитаю творца», — писала она в прозе 1918 года. И более того, сама создала несколько блестящих, именно жизненных и даже житейских, а не литературных портретов своих современников: поэтов Андрея Белого (http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4837/WIN/about/white.html) и Максимилиана Волошина (http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4837/WIN/about/voloshin.html), актрисы Софьи Голлидэй, художницы Натальи Гончаровой. Не говоря уже о собственном психологическом (а точнее будет сказать — душевном) портрете, который Цветаева создавала непрерывно, всю жизнь в своей автобиографической прозе, в письмах, большинство из которых теперь опубликованы, и в стихах.

Книга Лили Фейлер построена по хронологической схеме. Центральное место в ней занимает тема «ранней фиксации на симбиозе матери и ребенка». Отношениям Цветаевой с матерью посвящены три главы. Лили Фейлер сообщает, что потребность разобраться в истоках внутренних проблем своей героини заставила ее обратиться «к фрейдистской концепции и более современным исследованиям Д. Винникотта, Хайнца Коута, Элис Миллер и других». Эти имена в биографии далеко не последние: объем психологической литературы, изученной автором, действительно впечатляет. К сожалению, полностью отсутствует библиография: в лучшем случае Лили Фейлер называет, кроме автора, заглавие книги, да и то не всегда. Серьезному читателю сталкиваться с такой небрежностью (не знаю — автора, переводчика или издателей) досадно.

Позиция автора располагает к себе честным намерением, заявленным в предисловии, использовать психологические термины «столь умеренно, насколько это возможно», и опираться в основном на внимательное прочтение текстов Цветаевой. Значит, исследователь понимает, что имеет дело с поэтом, который — при всей подверженности «правилам» (тем же законам психологии) — все-таки явление исключительное и уникальное.

Главные понятия, которые Лили Фейлер выделяет для психологической характеристики Марины Цветаевой — болезненный нарциссизм и депрессия. И то, и другое, по мнению исследовательницы, было следствием недостатка материнской любви, что, в свою очередь, объяснялось жизненной неудачей матери, Марии Александровны, ее несчастной любовью и нереализовавшимся призванием пианистки. Некоторые документы, относящиеся к детству Цветаевой, в частности дневниковые записи М. А. Мейн, не приводились ранее в литературе, что, конечно, интересно, но опять-таки — из-за отсутствия ссылок на первоисточник — невозможно проверить.

Анализ отношений Марии Александровны, Марины и ее сестры Анастасии сделан с большой тщательностью и вниманием. Хотя и в первых главах, и дальше огорчает какой-то слишком уж научный, чересчур «психологический» подход к вещам тонким, а потому не поддающимся однозначному объяснению, к вопросам не только личной психологии, но психологии творчества. Видимо невольно, по ходу повествования автор впадает в некоторую безапелляционность, что удивляет, ведь речь идет о делах личных, о личной жизни даже не самой Цветаевой, а ее родителей. «Мария Александровна нашла в романтической музыке и романтической литературе волнение, которого была лишена в жизни...» (с. 10). «Браку Цветаевых, основанному на верности и дружбе, не хватало нежности и эмоциональной близости». (с. 24). Так и хочется спросить: а вы уверены? И куда здесь девать натуру художника, которой Мария Александровна Цветаева несомненно обладала? «Неудовлетворенность», непримиренность с жизнью отмечала в матери и сама Цветаева в своей автобиографии («Мама умерла... и далее по тексту — ссылка), только Лили Фейлер почему-то угодно сделать акцент на отсутствии «волнения в жизни» (проще сказать, женского счастья — именно это, похоже, Фейлер имеет в виду), а не реализации в искусстве.

И далее по всему тексту книги мы постоянно сталкиваемся с этим акцентированием: психологического в ущерб творческому, «неосознанных» сексуальных комплексов в ущерб осмыслению серьезных экзистенциальных и философских проблем. Впрочем, основной мысли Лили Фейлер это как будто и не противоречит: «Рана нарциссизма обрекает личность оставаться в собственном мире. Согласно теории Фрейда, каждый ребенок рождается с первоначальным нарциссизмом, с чувством всемогущества и потребностью не только в любви, но также в принятии его индивидуальности, которое, в свою очередь, позволяет развиться сильной и независимой личности». (с. 9). Действительно похоже на правду (во многом, скорее всего, и правда): Марина с малых лет испытала на себе отчуждение матери, была замкнута и открывалась только в стихах. Образ сильной и независимой женщины, почти амазонки, который возникал в ее творчестве, не всегда соответствовал ее личному «я». До конца жизни она была склонна влюбляться не только в мужчин, но и в женщин, как бы бессознательно ощущая рану, нанесенную ей матерью. Подавленная агрессивность проецировалась в ненависть к «косности» и » пошлости» жизни вне поэзии, и этот конфликт в конце, когда пришли реальные испытания, логически привел к самоубийству...

Это, так сказать, выжимка основных идей книги. Выводы сделаны вроде бы на основе анализа текстов Цветаевой (а не Фрейда, последовательницей которого Лили Фейлер себя обнаруживает). Внимательно прочитаны и разобраны поэма «На красном коне» (программная вещь для понимания цветаевской концепции творчества), многие ранние стихи, поэмы «Молодец» и «Крысолов». Все эти вещи объединяет отказность, мотив отречения от жизни и земного счастья во имя искусства или любви, но внеземной («Молодец» ).

По мнению Л. Фейлер, Цветаева подавляла в себе нереализованные желания — прежде всего сексуального свойства — и создавала собственный иллюзорный образ женщины, которой «не нужно» простых человеческих радостей: любви, общения, даже материнства. Все это замещалось представлением о себе как о » рожденном поэте» (критикуемая Л. Фейлер концепция книги Виктории Швейцер «Быт и бытие Марины Цветаевой». Париж, «Синтаксис», 1988). Однако, если у В. Швейцер (как, возможно, и у одной из ведущих российских исследовательниц творчества Цветаевой Ирмы Кудровой, автора книги «Версты, дали... (Марина Цветаева; 1922 — 1939)». М., 1990) действительно наблюдается перекос в сторону «поэтическую» в ущерб «житейской», то у Л. Фейлер все обстоит как раз наоборот. Скрупулезно анализируя подоплеку внутренних конфликтов поэта, хорошо разбираясь в науке психологии, Лили Фейлер обнаруживает, увы, слабость с другой стороны — филологической. Или, как минимум, не вполне свободно разбирается в проблемах творчества Марины Цветаевой. Чем иначе объяснить ее мнение, например, об эссе «Наталья Гончарова» как об «одном из наименее удачных литературных портретов Цветаевой»? Ведь из того, что через образ художницы Натальи Сергеевны Гончаровой, своей современницы, Цветаева раскрывает собственный взгляд на творчество и использует тему Гончаровой как повод порассуждать о жизни Пушкина, вовсе не следует, что художественный (а значит, преображенный авторским замыслом) портрет не удался. Зато весьма посредственные, страдающие прямолинейностью воспоминания Марка Слонима названы «блестящим биографическим эссе». Вероятно, это вопрос вкуса: биографу явно по душе авторы и произведения конкретные, лишенные полутонов. Но Цветаева-то неоднозначна! Выделив в ее личности что-нибудь одно, пусть и действительно имеющее место, мы получаем не реалистический портрет, а карикатуру, причем недобрую. Постоянные порицания «ярости», «жалости к себе», недостаточной терпимости к чужим нуждам, жажды «исключительности и поклонения» (и это на фоне рассказа о реальной травле в конце 20-х годов!) сопровождают все повествование. О художественных же достижениях говорится куда сдержаннее, если вообще говорится.

Другое досадное упущение, видимо, уже не самой Лили Фейлер, а переводчика: многие тексты Цветаевой даны в обратном переводе с английского, то есть неузнаваемо искажены. Чтобы читатель мог представить себе, как это выглядит, приведу один пример — изуродованное четверостишие из «Поэмы конца»:

Это поцелуй без звука Губы жестки Как целуешь руку — императриц Руку — трупа. Что в «переводе» означает: Сей поцелуй без звука - Губ — столбняк. Так — государыням руку, Мертвым — так...

Лили Фейлер подробно и точно прослеживает всю биографию Марины Цветаевой, каждому периоду ее жизни посвящена отдельная глава. Конечно, вместить в относительно небольшой объем книги целую жизнь, да еще такую сложную, как цветаевская, нелегко. И надо сказать, в таких главах, как «Лесбийская страсть» (значение которой в жизни Цветаевой все-таки представляется мне преувеличенным) или «Семья и детство» многие аспекты биографии Цветаевой рассмотрены более широко, чем это делалось раньше. Однако в целом сам подход исследовательницы грешит тенденциозностью: слишком уж заботит г-жу Фейлер «материнский комплекс» и прочие психологические проблемы ее героини, слишком мало внимания уделено психологии творчества, что для понимания личности художника не менее важно. Ведь никакие комплексы и «запутанные сексуальные отношения», как и постоянное ощущение себя матерью и ребенком одновременно, в течение всей жизни Цветаевой не приводили ее к крупным творческим кризисам! Вот на что стоило бы обрат! ить внимание исследователю, которого заботит психологическая перспектива. Серьезный творческий кризис начался у Цветаевой только после возвращения в Советский Союз, и на фоне таких тяжелых социальных и личных обстоятельств, что объяснить его одной ущербностью развития личности было бы натяжкой. А на протяжении всей жизни Марина Цветаева, несмотря на все свои внутренние » зависимости» и «вытесненные влечения», создавала произведения, хотя и обнаруживающие ее внутренние проблемы (и тоже не всегда; гораздо чаще она в стихах над этими проблемами поднималась), но гениальные.

Несмотря на это, польза от монографий, подобных книге Лили Фейлер, несомненно, есть: проследить связь личной психологии и психологии творчества, если этот анализ сделан с должной тщательностью и достаточной тонкостью — задача, которая, хочется верить, будет поставлена в литературоведении XXI века.