Наталья КЛЕПИКОВА
«Марина и Мур»
Пятьдесят пять лет назад, 31 августа, в маленьком городке Елабуге на Каме ушла из жизни замечательная женщина — Марина Ивановна Цветаева. Ушла добровольно. Не смогла жить — смогла умереть. До последней минуты - мать, ушла, оставив в кухне приготовленный сыну обед.
«Даже двери не было в той комнате в Елабуге, которую оставила за собой, вместо двери — деревенская занавеска. Но стояли кровать, диван, стол — достаточные ей с сыном в тот час. С сыном! Вот что ей довлело, что осталось ей от всей жизни. Сын, которого она исступленно любила. Он был с ней! Рядом с этим все вопросы о внешнем устройстве были второстепенны. Она рвалась из Москвы, чтобы спасти Мура от опасности зажигательных бомб, которые он тушил.
Что же случилось? Последним решающим толчком была угроза Мура, крикнувшего ей в отчаянии: «Ну, кого-нибудь из нас вынесут отсюда вперед ногами!» В этот час и остановилась жизнь. «Меня» — ухнуло в ней. Его смерть! Единственная соперница! ЕЕ одной она испугалась; как вчера хотела для прокорма сына ехать за город, так сегодня прозвучало его: «За предел! Туда! Насовсем!». Дать свободу — единственное, чего он хотел!
В отчаянном крике сына матери открылась его правда: «вместе» их — кончилось! Она уже не нужна ему! Она ему мешает...
Все связи с жизнью были порваны. Стихов она уже не писала — да и они бы ничего не значили рядом со страхом за Мура. Еще один страх снедал ее: если война не скоро кончится, Мура возьмут на войну.
Да, мысль о самоубийстве шла с ней давно, и она об этом писала. Но между мыслью и поступком — огромное расстояние. В 1940 году она записала в дневнике: «Я уже год примеряю смерть. Но пока я н у ж н а». На этой нужности она и держалась. Годы Марина примерялась к крюкам на потолке, но пришел час, когда надо было не думать, а действовать, — и хватило гвоздя».
В тот час все стало вдруг просто: скорее — уйти... Перебежать ему путь к смерти! Только это, это одно. Все сложности жизни кончились. Ни войны, ни стихов, ни отверженности, ни одиночества. Решенность. Неизбежность только этого шага. Он был единственный друг! В ясности, вдруг наставшей, было освобождение от всех дел, от всех забот. А сыну без нее станет лучше!
Марина пишет поэту Николаю Асееву. У Асеева есть жена. Есть сестра жены. Рука тверда. «Берите его и растите, как своего. Он достоин.» Пишет сыну: «Прости меня. Безумно тебя люблю, но дальше было бы хуже. Если ты когда-нибудь увидишь отца и Алю, скажи им, что я любила их до последней минуты.»
Скажут: «Брошенные в пылу ссоры слова мальчишки дико было принять всерьез!»
«Что были бы Марине — прозвучи они ей т о г д а — рассудочные рассуждения посторонних? Как сомнамбула, прошла бы она в своем горе сквозь их слова... В нестерпимости дня надо было одно — спешить!»
Но нельзя возлагать вину за смерть Марины на Георгия. Можно ли обвинить человека в шестнадцать лет за слепую страсть поступков и слов?
Все, что от матери шло, что он органически принимал в детстве, — теперь, когда он казался себе взрослее всех, было ему нестерпимо. Оттолкновение дошло до того, что он уже не звал ее матерью: Марина Ивановна. Даже в страшное время после Марины, когда ему было восемнадцать лет, из армии он написал своей тете, Анастасии Ивановне Цветаевой о матери: «М.И. всегда оставляла за собой право на этот поступок».
Объявили субботник. Вместо Марины Ивановны, которой было сорок восемь лет, пошел Георгий. Ему —шестнадцать. Хозяева дома тоже ушли. «Когда первой в дом вернулась хозяйка, дверь сеней была заперта, хоть и не на щеколду. Ее удалось открыть — она была изнутри густо замотана веревкой. Войдя, она увидела Марину. Она висела невысоко над полом, на гвозде, вбитом вбок в поперечную потолочную балку, на тонком крепком шнурке. Двор наполнился народом. Снял ее с петли прохожий. Положил и пошел дальше. Когда сын пришел домой, его не пустили. Он спросил — почему? Узнав о самоубийстве матери, он не захотел войти в дом — и ушел».
Все это рассказали Анастасии Цветаевой хозяева дома, где жила Марина свои последние десять дней.
Сын! Мечтанный! Так долго жданный! Она ждала его с 1912 года. Но тогда родилась дочь, Ариадна. Через пять лет, в 1917 году, еще дочь, Ирина. Прошло долгих и тяжелых восемь лет. Умерла от голода и болезни в феврале двадцатого маленькая Ирина. Четыре года не знала Марина Ивановна, жив ли ее муж, Сергей Эфрон, ушедший с армией Корнилова. Разлуку с ним она переносила стоически, жила на пределе человеческих возможностей. Осенью восемнадцатого года ездила за продуктами для детей куда-то под Тамбов, рубила сама топором мебель на растопку. И — писала, писала. Стихи, пьесы для молодежной студии Художественного театра. Никогда еще не писала Цветаева так вдохновенно, забывая себя, разнообразно, напряженно. С 1917 по 1920 год ею было написано более трехсот стихотворений, поэма-сказка «Царь-Девица», шесть романтических пьес и еще три — незавершенные. И — эссе, письма. Создается впечатление, что ее поэтическая энергетика становилась тем сильнее, чем невыносимее становились ее жизнь и быт.
Только в 1921 году Илья Эренбург, вернувшись из поездки за границу, привез Марине Ивановне известие о горячо любимом ее муже. И она приняла решение — во что бы то ни стало ехать к нему. Долгие сборы, прощание с близкими и друзьями, с боготворимой Москвой — что это все по сравнению со счастьем встречи с ее Сережей, с единственной любовью ее, до последнего вздоха и взгляда! Перед отъездом, прощаясь с Марией Ивановной Кузьминой-Гриневой, Марина сказала:
— Еду, Марусенька, у меня будет сын Георгий!
— Сын? А может быть — дочь?
— Нет — сын. Вот увидите!..
И первого февраля 1925 года он родился. Георгий, или, по-домашнему, Мур. Он был очень похож на Марину Ивановну, весь — в Цветаевых. Как ласков он был к матери в детстве! Когда это исчезло? Сразу ли заметила Марина?
Для Али она была суровой, требовательной матерью, с ранних лет приучала ее к самостоятельности, к работе с книгой, словом. С пяти или шести лет, уже умея читать и писать, Аля вела дневники, рисовала, писала стихи. Примером самоотверженной работы такого рода была для нее мать, не щадящая себя.
Совсем другой матерью была Марина для Георгия. Ни тени требовательности, какая была к Але, только материнская нежность, женственность, жертвенность, восхищение — до беспамятства. Счастье...
В эти годы Марина Ивановна писала сестре Анастасии о сыне: «Удивительно взрослая речь, чудно владеет словом. Мужественен, любит говорить не как дети. И совсем иначе, чем Аля. Хочет всегда стать на что-то, повыше, чтобы слушали...»
Когда Георгию было восемь лет, она писала: «Очень зрел. Очень критичен. Марина, — сказал мне Бальмонт, — это растет твой будущий прокурор!» Дрогнуло ли у любящей матери сердце от предчувствия беды, когда она услыхала эти слова? Мы не знаем и не узнаем никогда...
Обретенный сын — после двух дочерей. Гордость матери. Исполненный ума и таланта, родившийся в нее, весь — она. В тринадцать лет начавший составлять антологию современной французской поэзии. Одаренный во многих областях, увлекавшийся философией. Ему прочили великое будущее. Но... В его де-сять лет Марина записала в своем дневнике: «Душевно не развит...»
Глядя на Георгия, Марина Ивановна вспоминала себя — в детстве, в юности. Та же непримиримость, та же принципиальность. Рано обнаружившиеся таланты. От-деленность «себя» от «всех». То же «одиночество на людях». Мать Марины Ивановны, Мария Александровна, была сложным человеком, требовательной матерью, какой для Али была Марина. С раннего детства — иностранные языки, занятия музыкой. Она старалась вложить в детей как можно больше, научить их всему, что умела и любила сама. И, вместе с тем, Мария Александровна очень рано разглядела Марину, не ломала ее характер. Тоже видела в ней — самое себя. Свой накал страстей, свою жажду жизни. Если бы не было такой матери, не было бы такой Марины. От матери —Гейне, Гете, Наполеон, Бетховен. Сила жизни-от матери.
Но и шаг к смерти, косвенным образом, тоже от матери. Все — до конца. Любовь — до полного самоотречения, стихи — тоже. А самоубийство ради свободы сына — последняя, превосходная степень любви к нему.
Многие прямо обвиняли Георгия. Другие глубокомысленно замечали: «Вы же понимаете, тяжелая жизнь, разлука с мужем и дочерью. Все вполне объяснимо! О чем здесь говорить?»
Да, тяжело, голодно — но она не боится таких трудностей; думает — уже в Елабуге!! поехать работать в совхоз. Да, разлука — но она верит, что они живы. И говорить здесь есть о чем — о силе ее любви! Как в ее любимой сказке: мальчик бежал, держа в руках сердце своей матери. Выронил и споткнулся о него. А сердце спросило: «Ты не ушибся, сынок?» Вот так и она — своим поступком: «Ты не умрешь, сынок!» Нам сейчас легче всего судить и осуждать, смаковать подробности чужого горя. Но вот вопрос — имеем ли мы на это право?
Марина Ивановна жила «на взводе» и ушла «на взводе». Она бурно любила жизнь, во всех ее поступках — перехлест от этой любви. Она сама — любовь, жизнь, и ее смерть — это тоже любовь и жизнь. Любовь — матери, жизнь — сына. Если бы он повесился, она бы, не раздумывая, — тоже.
Марина использовала свой шанс спасти Георгия. Но, фактически, лишь отсрочила его последний день. Он погиб в июле 1944 года на фронте. По отзывам и характеристикам: «В бою бесстрашен. Погиб как герой».
Марина прощала Муру все. Он был с ней груб, не сдержан. Но она прощала, потому что видела его таким, каким он еще будет. Ощущая для себя жизнь —позади, она жила мечтой о его будущем. Марина говорила: «Он — молодой, у меня все это прошло давно, а он ведь еще...» И — тихонько плакала, отвернувшись...
Георгий не хотел в эвакуацию. Он хотел из Елабуги — в Москву. На упреки сына, что она не умеет устроиться в жизни, добиться положения и благ, Марина Ивановна, в горькой надменности и гордости, бросила: «Так что же, по-твоему, мне ничего другого не остается, кроме самоубийства?» Это был вызов. И Мур на него ответил:
«Да, по-моему, ничего другого вам не остается!» Марина Ивановна понимала, что вот эти слова возникли в пылу ссоры. Что в глубине души он ее любит — она знала. Но когда прозвучало «кого-нибудь из нас...» — это было уже не о ней. А — о нем! «Значит, я уже ему не нужна!" ЕЕ забота — для него насилие. И он задыхался. Он хотел — сам, без всех, и, в первую очередь, — без нее. Он — м о г. А Марина без него — не могла!!!
Георгий был — Марина, даже слишком Марина. И она это видела и чувствовала. Люди, знавшие ее в 1939-1941 годах, говорили: «Марина исступленно любила Мура.»
Марина Ивановна помнила себя и свою попытку самоубийства в 17 лет. И это решало все — решало быстро и неожиданно просто. Уйти из жизни самой — не отдать его смерти.
«От нищеты Цветаевы не погибают!» — написала много лет спустя в своих «Воспоминаниях» сестра Марины Анастасия.
Еще в 1934 году Марина Ивановна думала об уходе, но удерживал ее Мур. В письме А.А.Тесковой в ноябре 1934 года она писала: «Мне все эти дни хочется написать свое завещание. Мне вообще хотелось бы не быть. Иду с Муром или без Мура, в школу или за молоком — и, изнутри, сами собой — слова завещания. Не вещественного — у меня ничего нет, — а что-то, что мне нужно, чтобы люди обо мне знали: разъяснение».
Постскриптум. Да простит мне читатель частые цитаты из воспоминаний сестры Марины Ивановны Цветаевой — Анастасии. Но кому, как не ей, самой близкой по духу, после Марины отдать нам ее завещание, ее разъяснение. А нам, живущим много позже — и многих после! — услышать, понять, принять и простить.
1996 г.
(источник — журнал «Струя», №6, 1996
публикуется с официального разрешения автора)